тюрьми

Российские власти радикально меняют стратегию контроля за интернетом

По данным правозащитников, несмотря на уменьшение числа уголовных дел, в 2018 году с свободой слова в Рунете всё стало ещё хуже. Вместо давления на отдельных пользователей власти стали массово блокировать сайты и подминать под себя интернет-ресурсы с нежелательной информацией.

Аналитики Международной «Агоры» делают вывод о фундаментальном повороте государственной политики в сфере интернета: от блокировки интернет-провайдеров и массового уголовного преследования рядовых пользователей – к попытке установить контроль над глобальными платформами, имеющими доступ к информации о пользователях и реальную возможность ограничивать распространение информации. Признав блокировки на уровне интернет-провайдеров неэффективными, государство вынуждает к сотрудничеству крупные сервисы и монополизирует рынок доступа в интернет, говорится в опубликованном во вторник докладе «Свобода интернета 2018».

Авторы доклада зарегистрировали 662 842 факта ограничения свободы интернета в России. Большинство связано с ограничением доступа к интернет-сайтам и сервисам, а также запретом информации по различным основаниям. На фоне незначительного сокращения уголовных репрессий (уголовных дел возбуждали меньше на 7%, к лишению свободы также присуждали реже) количество запретов на распространение информации выросло в десятки раз: с 2196 в 2017 г. до 161 171 за три квартала 2018 г. Этот рост объясняется попыткой блокировки мессенджера Telegram, говорит руководитель «Агоры» Павел Чиков.

Давление на глобальные платформы явно усиливается, отмечают авторы доклада. Оштрафовав Google за отказ включиться в систему государственной цензуры, Роскомнадзор немедленно установил новый 30-дневный срок, продемонстрировав готовность поставить штрафы за отказ от сотрудничества на конвейер. Twitter и Facebook также предупреждены. Власти подготавливают почву для блокировки сервисов, которые считают основными катализаторами массовых протестов, пытаясь представить ее как требование соблюдать национальное законодательство.

Делегирование полицейских и цензорских функций частным игрокам не только минимизирует ущерб репутации, но и, очевидно, более оправданно с точки зрения расходования ресурсов и эффективности контроля, объясняют такую стратегию аналитики «Агоры». Фактически платформы оказались перед выбором – либо они принимают на себя функции и полномочия цензоров, либо условия их работы в России станут невыносимыми, констатирует Чиков. Как они при этом поведут себя – и есть основная интрига сезона, заключает он.

Председатель комитета Госдумы по информационной политике Леонид Левин с такими выводами не согласен. Направление, в котором развивается отечественное законодательство в сфере интернета, имеет аналогии с законами, действующими в странах Европы, а частичная декриминализация печально известной статьи 282 УК говорит о наличии и либерального тренда, отмечает он. «В то же время, – отмечает Левин, – общемировой практикой стало усиление ответственности самих цифровых платформ, которые обладают намного большими технологическими возможностями отслеживать и удалять противоправный контент. Представляется, что взаимодействие государства и цифровых корпораций на основе прозрачных и понятных процедур, прописанных на законодательном уровне, является одним из вероятных путей развития глобальной сети».

Интернет-омбудсмен Дмитрий Мариничев говорит, что склонен скорее согласиться с такими выводами. Фактически речь идет о коллективной ответственности за происходящее в сети, отмечает он. Это форма тотального контроля, которая широко применяется при дедовщине в армии и тюрьме, однако в данном случае такую стратегию вряд ли можно считать эффективной, предупреждает Мариничев: добавочная стоимость в экономике формируется организациями, которые креативны. Тотальный контроль креативность исключает, поэтому подобная стратегия может иметь локальный успех, но в долговременной перспективе приведет к отставанию, предупреждает он.

«Население воспринималось властью как расходный материал»: 

Новосибирск, Ложок и Нарым на карте большого террора

Самая крупная из массовых операций против «антисоветских элементов» готовилась в июне-июле 1937 года, а началась в августе. К 80-летию «большого террора»  приводим воспоминания репрессированных в Сибири, их потомков и соседей, а также мнения историков о сути явления, унесшего миллионы жизней советских граждан.

Пересыльная тюрьма НКВД, Новосибирск
Историк Алексей Тепляков

«Новосибирск в довоенное время был административным центром всей Сибири, а затем — Западно-Сибирского края, соответственно, здесь находились центры карательных структур, и поэтому Новосибирск — это место, где вели следствие, мучили и казнили людей со всего региона. В Новосибирске было несколько тюрем, и следственно-пересыльная тюрьма №1, построенная в конце 20-х годов, была самой крупной. Она была постоянно переполнена.
Это была общая тюрьма, и большую часть тех, кто через нее прошел, судили за обычные преступления, спектр которых в коммунистическое время был широким. Но значительную часть, особенно в пик репрессий, составляли люди, осужденные по политическим статьям, которые содержались в невероятно мучительных условиях, которые создавались сознательно, чтобы подвигать людей подписывать то, что от них требовали следователи.
Неизвестно, сколько там погибло людей, прежде всего, от голода. Что касается самого здания тюрьмы, то это, конечно, настоящий памятник мучительства и мученичества».

В начале 2012 года областное правительство продало участок вместе со зданием частному застройщику. Через несколько месяцев здание снесли, несмотря на протесты общественников. В мае 2013 года рабочие, роя котлован на стройплощадке, наткнулись на «множественные человеческие останки», относящиеся предположительно к 1930–1940 годам. Работы приостановили, а останки изъяли следователи. Об результатах экспертизы и судьбе костей СК РФ по Новосибирской области так и не сообщил, часть останков отдали обществу «Мемориал». Строительные работы возобновились.

Дочь репрессированного Галина Кучина

«Меня однажды пригласили в КГБ и дали дело моего отца, Томчикова Николая Лаврентьевича, который был обвинен в том, что является резидентом японской разведки. И для того, чтобы доказать, что он являлся резидентом японской разведки, к нему „пристегнули“ еще 26 человек. Вот у меня документы есть. Следственное дело №3573 от 07.02.1938. Отделом УКГБ УКГ ВД по Новосибирской области вскрыта и ликвидирована шпионская диверсионная резидентура, созданная японскими разведывательными органами, в составе 26 человек. Взяли их в феврале.
28 марта вышло постановление о том, что они признаны виновными, 26 человек, и 21 человек подлежат высшей мере наказания. Выписка из акта НКВД, протокол 450: приведено в исполнение 16 апреля 1938 года, город Новосибирск, исполнитель Матюшов. Я хочу сказать о том, что в том подвале единовременно расстреляли больше двадцати ни в чём неповинных людей. У меня есть извинительное письмо, коротенькое — дело моего отца рассмотрено коллегией военного суда в 1957 году и отменено за отсутствием состава преступления, а мой отец реабилитирован посмертно».

Нарым, Томская область
Семейная история

«Тогда только Революция началась, коллективизация и всякая ерунда, а бабы Лены родители были зажиточные, все свое у них было, и мельницы, и батраки. Их начали тревожить, и им надо было срочно поженить бабу Лену и деда Сидора, потому что он из простых был. Они, не спрашивая, ее отдали за него. Прожили немножко совсем, как их все равно сослали с Украины на Алтай. Но если человек любит работать, то он везде работает. Они и там быстренько дом сколотили, пятисенник, крыльцо высокое, большое. Построили опять свою мельницу, одну лошадь купили, вторую, корову, свиней парочку — уже опять зажиточные.
Однажды прапрабабка Лена пришла домой и увидела, что на ее высоком крыльце по-хозяйски стоит чужой мужик в кожанке. „Ну, чо, кулачка, собирайся, поехали“ — „Куда?” — „Этот дом теперь мой, я тут буду жить“. Посадили в бричку и увезли. Одна из сестер, Таня, по пути сбежала, деда Сидора забрали „как врага народа“, потом он вернулся, а остальных — в Нарым. Мешок сухарей у них с собой был.
«В ОДНОМ ПОСЕЛЕНИИ БЫЛО НЕ МЕНЕЕ 300 ЧЕЛОВЕК, МНОГО ТАМ И ВОРОВСТВА, И УБИЙСТВА, И ПРОСТИТУЦИИ. ОСТАЛИСЬ В ЖИВЫХ ТОЛЬКО БЛАГОДАРЯ БОГУ, СТОЛЬКО ОНА МОЛИЛАСЬ И ДЕТЕЙ ВСЕХ ЗАСТАВЛЯЛА»
Больше месяца ехали. Вагоны телячьи, холодрыга. И потом где выгрузили — там и поселок. Приехали — уже осень была, баба Лена сразу давай землянку рыть, маленькие ребятишки пошли за ягодами, грибами. Рыбачить нечем было, так мама подолом ее ловила, — почему-то смеется, вспоминая рассказы своей бабушки, баб Нина. — В одном поселении было не менее 300 человек, много там и воровства, и убийства, и проституции — все было. Баба Лена говорила, что она и дети остались в живых только благодаря Богу, столько она молилась и детей всех заставляла».

«Это ж надо такой родиться»: как женщины сто лет страдают в Сибири

Историк Алексей Тепляков

«58-я статья — это еще и так называемое „раскулачивание“: репрессированное крестьянство. Порядка 2 млн человек было сослано в страшные условия. В леса Томской области, Восточной Сибири, Архангельской, Вологодской областей, Казахстан, Урал. Там были места ссылки. В начале тридцатых годов бывало, что умирала основная часть ссыльных. А в целом погибла четверть сосланных крестьян. Это вот цена раскулачивания — полмиллиона погибших. В 1937–38 годах расстреляно было 750 тыс. примерно. В войну только военнослужащих было расстреляно 160 тыс.. Конечно, были всякие дезертиры, но в основном это были не только те, кто за воинские преступления осужден. „Особисты“ зарабатывали себе звания.
На сайте Министерства обороны размещен проект „Подвиг народа“, и там выложены награды военнослужащих с описанием, за что они получены. Там есть такие награды — „Выполнял публичные расстрелы, что оказало мобилизующее воздействие“. Или „Предотвратил попытку дезертирства, раскрыл организацию среди солдат, которая готовила переход на другую сторону”. Наверняка эти дела были потом пересмотрены, но награды назад у „особистов“ не отбирали».

«Власть не ассоциирует себя с репрессированными»

Феофила Былина, жительница села Назино Томской области

«Я происхожу из коренных русских жителей этих мест. В 1933 или 1934 году мы жили в деревне Амбары в 35 км от Назино. По деревне ходили разговоры, что весной, по большой воде, на остров против села Назино вывезли 2–3 баржи с заключенными.

Выше Амбаров в Обь впадает таежная речка Амбарская. На ней в тот год рыбачили старые рыбаки из бригады Барышева. Однажды, у избушки на Амбарской они случайно оставили собаку Барышева Дружка. Барышев попросил товарищей, поехавших за инвентарем, покричать собаку. Когда они приплыли на место, то отвечать им стал женский голос. Рыбакам сделалось не по себе. Они пошли на голос и увидели, что по берегу ходит девушка. Они спросили, как она сюда попала, и в ответ услышали: „Нас шло четверо. Кто сколько смог, столько и прошел, лег и кончился. А я дошла до этой избушки, остановилась здесь и ела старую рыбу из затора (натянутой мережи), тем и питалась. Завезли нас на остров весной, по большой воде. Теперь спасаюсь от верной гибели, пошли искать железную дорогу“.
Девушку отвезли в Амбары. Кто картошки дал, кто хлебы, кто молока, и повезли на пристань. Потом она попала в Александровскую больницу. В то же лето на остров приезжала московская комиссия. Сюда попала жена какого-то большого начальника. В состав комиссии входили военные. Они сказали местному начальству: „Живых или мертвых предоставьте!“ А людей уже не было. Сколько их потонуло, умерло с голоду! Старики рассказывали, что невозможно было ходить на Обь за водой или полоскать белье — такой стон стоял на острове. Со стороны старого Назино заключенным возили каждый вечер муку, каждому по кружке. Таково было их питание. Рассказывали, что накануне разбирательства с женой начальника ей отрезали груди дошедшие до людоедства заключенные, и она сошла с ума».

«Сибиряки вольные и невольные»

Лагерь строго режима в районе Ложка, Искитим

Директор Новосибирского краеведческого музея Андрей Шаповалов

«В тридцатые тут был большой ОЛП-4, около 30 тыс. человек прошло через этот лагерь: женщины, уголовники, политические. Сидельцы работали на открытых рудниках — добывали известняк. Пара месяцев — и легкие превращались в лохмотья. По сравнению с Томском Новосибирская область не так участвовала в сталинских репрессиях, но вот в Ложке все пропитано кровью: тут много оврагов, по которым расстреливали людей, а потом даже землей не присыпали.
К ОЛП-4 были приписаны сельхозугодья, и работать в полях считалось раем по сравнению с рудниками. Но заключенных кормили себя сами — что вырастили, то и ели. И было правило: кто не работает, того не кормят. И если заключенный тяжело заболевал и работать не мог, то все. Больные иногда подползали к кухне, чтобы слизывать оставшиеся помои. Поэтому попытка епархии обустроить тут храм и святое место справедлива как дань памяти жертвам репрессий».

Сузун-тур: как центр исторического притяжения меняет провинцию

Вера Лазуткина, заключенная ОЛП-4

«В 1937 году я жила в Новосибирске. Работала на заводе „Большевик“ обойщицей. Начало 1937 года для меня было радостным: родилась дочь. Мы с мужем были счастливы и не могли нарадоваться на своего первенца. Но неожиданно вся наша жизнь была разрушена в один миг. 28 июля к нам на квартиру пришли двое мужчин. В это время я собиралась кормить грудью свою крошку. Они сказали, что меня вызывают в органы минут на 10—15 и велели поторопиться. Я передала дочку племяннице и пошла с ними, надеясь скоро вернуться. Не знала я и не ведала, что навсегда уводят меня от ребенка, которого я не успела покормить, на всю жизнь лишают ее материнской ласки, отнимают счастливое детство.

15 сентября вызвали меня первый раз и зачитали обвинение во вредительстве и антисоветской агитации. Дали подписать. Тройка УНКВД по Западно-Сибирскому краю осудила меня к 8 годам лишения свободы. На 4-м лагпункте (каторжный лагерь ОЛП-4 в Ложках), где мне пришлось отбывать срок, перед женским бараком было подвальное помещение. Каждый день со всего лагеря в него сносили умерших. Было их очень много. Через два дня приезжали подводы и загружались трупами. Сверху из забрасывали соломой и увозили из лагеря.С наступлением весны нас стали выводить из зоны под конвоем на весенне-полевые работы. Копали лопатами большие поля. Боронили, сеяли, сажали картофель. Все работы выполнялись вручную. Так что руки наши женские все время были в кровавых мозолях. Отставать в работе было опасно. Грозный окрик конвоя, пинки „придурков“ заставляли работать из последних сил.
«НА 4-М ЛАГПУНКТЕ , ГДЕ МНЕ ПРИШЛОСЬ ОТБЫВАТЬ СРОК, ПЕРЕД ЖЕНСКИМ БАРАКОМ БЫЛО ПОДВАЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ СО ВСЕГО ЛАГЕРЯ В НЕГО СНОСИЛИ УМЕРШИХ. БЫЛО ИХ ОЧЕНЬ МНОГО» 
Я была настолько убита горем и истощена физически, что даже не верила уже, что смогу пережить этот ад. Так оно и было бы, если бы не случай, который свел меня с хорошими людьми. В бараке, со мной рядом поселились две женщины-москвички. Лепешкина Лидия Ивановна — зоотехник лет 60-ти и медсестра Бакум-Соловьева Вера Ивановна. Они-то и помогли мне выжить. Они уверили меня, что я ни в чем не виновата перед государством. Что правительство разберется, и ради грудного ребенка обязательно освободят меня. Этой надеждой я и жила все время. Святая простота. Находясь сами на краю пропасти, в трудном безвыходном положении, эти женщины не теряли самообладания и старались утешить, отвести беду от другого.

Однажды моих утешительниц вызвали в оперчасть и больше я их не видела. Потом был зачитан в бараке приказ о расстреле Лепешкиной за то, что два сына ее учились за границей. Куда делась Бакум-Соловьева, мы так и не узнали. Вот так я встретила и потеряла двух хороших, душевных людей, чей пример и образ навсегда останутся в моей памяти. Мне очень хочется сказать сыновьям и родственникам Лепешкиной Лидии Ивановны, Бакум-Соловьевой Веры Ивановны, (если они живы), что их матери были людьми большой души, чистыми, добрыми людьми, которыми надо гордиться. Тяжело переживала я эту утрату. Ведь эти женщины не дали мне погибнуть и потерять веру в жизнь и добро»

Н. Койнов, «Мы из ГУЛАГа», Искитим, 1992 год

Профессор кафедры отечественной истории Гуманитарного факультета НГУ Сергей Красильников

«Сталинизм — это идеократический режим военно-мобилизационного типа, надстроенный над разноформатными социально-экономическими укладами, начиная от капиталистического и кончая, условно говоря, тем рабовладельческим, который был при сталинской системе Гулага. И все это сцементировано идеологией и тем, что называется социальной мобилизацией. Сталинский режим, и большевистский в целом, вышел из первой мировой войны. Это концентрированное насилие. И далее он воспроизводил эту матрицу, усиливая определенные стороны насилия.

Представим себе ту же самую экономику того периода. Очевидно, что принуждение к труду было гигантским, начиная от прямого принуждения: системы лагерей, колоний, спецпоселений, кончая прикрепления крестьян и рабочих к своему производству в 1930-40-е годы. Я напомню знаменитую фразу Маяковского, где он в одной из поэм говорит: „Социализм: свободный труд свободно собравшихся людей“. Где он в этой эпохе? Большинство населения страны воспринималось властью как расходный материал, как ресурс для грандиозных планов: для каналов, для железнодорожных путей. Для меня сталинизм — это воплощение концентрированного государственного насилия. Иллюстраций тому море».

Новосибирцы о репрессиях и сталинизме: За 100 лет ничего не изменилось

Оригинал текста.

Пруф: http://www.fontanka.ru/2015/11/21/103/

Осужденный за глупую кражу сантехники Павел Барабашов вышел из «Крестов» по амнистии 12 октября этого года. Там он скучал с апреля 2015-го. А пошел он на то дело после того, как ему, водопроводчику, не выплатили зарплату. А чуть раньше – до того, как он полгода правил трубы в ванных петербуржцев, 37-летний, беспартийный, русский приехал в Петербург из Луганска. Где он и родился, а потом навоевался.

Вечером 21 ноября мужчина вновь зашел в камеру полиции Московского района. На этот раз его искали за редкое по исполнению нападение, которое лишь случайно не закончилась трупом.

18 ноября он появился в брендовом павильоне «Обувная гостиная» в торговом центре «Космос» на улице Типанова. Сняв кроссовок «Адидас», попросил продавщицу подать ему дорогой ботинок Baldinini.

Подала, туфли вновь не подошли, пошла за следующим размером. А он – за ней. Втолкнув в подсобку, ударом сбил с ног и умело обмотал ее припасенным скотчем. Причем не только руки к телу, но и голову. Притом так, что чуть позже эксперт-криминалист отдирал пленку вместе с волосами женщины.

Сложив модную обувь, гость ушел в новых Baldinini. Заодно прихватив еще несколько пар

Продавщицу нашли только через полчаса. И то случайно, так как другие посетители салона, видя, что в магазине никого нет, начали искать ее через работников торгового центра. Так 40-летнюю Елену обнаружили на полу и еле откачали врачи прибывшей «скорой» – из-за скотча она чуть не задохнулась.

Городские СМИ, опубликовавшие информацию о нападении, из-за потерянной кроссовки окрестили налетчика Золушкой.

Через несколько часов у оперативников уголовного розыска Московского района уже были его полные паспортные данные, так как эксперт нашел отпечатки пальцев. Но от этого стало если легче, то чуть-чуть. В Петербурге подозреваемый зарегистрирован не был, и единственное, что привлекло сотрудников, – его место рождения. А так как они уже разыскивали пару приезжих из Луганска, то контакты среди беженцев наработали. По фотографии его не только опознали, но и подсказали пивную в Купчино, где собираются те ополченцы. Те, кто не хочет более воевать ни за провозглашенные республики, ни за Украину.

С вечера 19 ноября оперативники простояли у этого заведения до ночи 20-го. И Барабашов явился. При задержании потасовки не было, он сдался тихо. Также спокойно признался, еще пока везли в кабинет. На естественный вопрос о скотче, он ответил, что на гражданской войне наручники не выдают, и там задержанных или пленных порой обрабатывают изолентой. Оказалось, что в 2014 году он стоял с ополченцами на блокпосту в поселке Свердловское Луганской области.

Также выяснилось, что недавно он вынес дорогущую шубу из мехового салона во «Владимирском пассаже», а потом, так как есть очень хотелось, продал ее за восемь тысяч. Когда допрос о петербургских подвигах закончился, началась беседа за жизнь. Барабашов рассказал, как стрелял, за что платили 30 тысяч рублей в месяц. Правда, потом платить перестали. Он говорил и о своем полевом командире Ковтуне, имя которого ничего не говорило полицейским. Конечно, ему заварили чай и отсыпали сигарет. К нему отнеслись по-людски, даже предложили снять с него наручники, но тот ответил, что кандалы ему ничуть не мешают. В целом его позиция была доходчива – лучше заниматься разбоем, чем стать бездомным из теплотрассы.

После того, как следователь отправил Барабашова в камеру, он передал полицейским его слова: «На войне – нечего ловить, а нищему в тюрьме спокойнее».